Лев Толстой никогда не видел текст «Войны и мира», знакомый нам по школьной программе. А первое название «Анны Карениной» — «Молодец-баба». Об этом «7 каналу» рассказала праправнучка писателя, филолог и журналист Фекла Толстая, приехавшая в Красноярск.
— Вы работаете в государственном музее Льва Николаевича Толстого. Это главное, что сейчас наполняет вашу жизнь? Потому что все справочники рассказывают о том, что вы — телевизионный журналист, и всё.
— Я работаю на телевидении, работаю на телеканале «Культура», и очень рада, что канал «Культура» стал моим домом. Это как раз соответствует тому, что мне интересно. У нас с большими федеральными каналами чудесные взаимоотношения. Они мной никак не интересуются, а я тоже ими не очень интересуюсь
— Гармония.
— Да, полная гармония и идиллия.
Половину своего времени примерно я посвящаю работе в музее, и это бывают очень разные проекты. Мне очень нравится музейная работа. Во-первых, потому что для меня, как журналиста, это вызов в каком-то смысле. Как сделать классическое культурное наследие, как нам работать с материалом, который очень важный, очень ценный — так, тяп-ляп с ним не обойдёшься. Вызывает огромное уважение аудитории. Но при этом искать какие-то новые формы его подачи. Я думаю, что это непростая история. Более современные формы, обращённые к молодёжной аудитории.
Кроме того, музейная работа позволяет заниматься самыми разными вещами, и сейчас я приехала в Красноярск, потому что здесь проходит большая конференция по так называемой digital humanities, то есть всякие цифровые технологии в гуманитарных науках. Мне это очень интересно, и я хотела попасть на эту конференцию, потому что Красноярск является негласным лидером в России в этой сфере. Это очень приятно.Люди из самых разных стран Европы и мира, Австралии, со всех стран приехали сюда — и делятся своим опытом.
— Вы на конференции представляете какой-то уникальный программный продукт, как нам уже сказали, называется «Текстограф», расскажите о нём.
— Это такая программа, которую мы сделали с коллегами из Высшей школы экономики, которая должна помочь нам, музейщикам, разобраться с уникальнейшим архивом рукописей, которые хранятся в музее Толстого. Это инструмент, чтобы оцифровать рукопись и чтобы показать всё, что в них есть интересного.
Два слова скажу про сам архив. Это действительно абсолютно уникальный в мировом отношении архив. Не сохранилось ни одного такого полного, такого объёмного архива писателя толстовского масштаба, где полмиллиона листов, которые зафиксировали работу.
— Классический архив — он же в бумаге. Лев Николаевич всё это писал.
— Да, это просто бумаги, бумаги старые со старыми его чернилами. Это тетрадки его дневников, это письма, которые он писал. Надо сказать, что с трудом можно найти точки, где не сохранились черновики. Весь архив «Войны и мира», «Анны Карениной» и более поздних произведений. Фантастика.
И этот архив, конечно, хочется представить ярко и интересно. Что сейчас есть. Этот архив использовать для того, чтобы печатать толстовские тексты. Создано много лет назад знаменитое огромное 90-томное собрание сочинение Толстого. Как человек работал? 90 томов! Оно стало возможно потому, что сохранились бумаги.
— У Ленина 50, правильно, по-моему?
— Позвольте мне не сравнивать Ленина с Львом Николаевичем. Мы начнём говорить о качестве текстов, а это разное.
С другой стороны, мы в музее как-то это показываем. Это жемчужина нашей коллекции, это ядро, вокруг которого вырос музей. Но ведь рукописей... Когда вы показывает картину, её художник писал, чтобы вы на неё смотрели. Всё просто, коммуникация простая. А когда вы понимаете рукопись, книжку или перо — это не сделано для того, чтобы его рассматривать. Скорее, нужно вчитаться и так далее, и так далее.
Я смотрю на рукопись, она лежит на витрине. И что я вижу? Я вижу почерк, мне интересно, что ничего не понятно у Льва Николаевича.
— Красиво.
— Да, красиво. Я вижу количество исправлений. То, на что мы обращаем внимание. С таким успехом я могу рассматривать рукопись Гёте — ничего, ни слова не понимаю по-немецки. Понимаете? Хочется показать, как двигалась толстовская мысль, как менялись персонажи, над чем он мучился. Когда ты начинаешь следить, ты видишь, что не зря он сидел так долго, потому что действительно — зачёркивая одно слово, заменяя его другим, ты видишь, что текст становился лучше. С такой нашей простой читательской точки зрения.
И «Текстограф», который мы сделали, призван показать, собственно, попытаться продемонстрировать современными методами, как писатель работает. Какую-то анимацию мы стараемся сделать.
— Программа рукописный текст превращает в текстовый, и ещё разделяет слои, что было написано раньше, да?
— Самая увлекательная история, когда на одном листе бумаги вы можете увидеть — что называют учёные — несколько слоёв текста. Я сегодня показывала красноярским, и не только, коллегам первую страницу «Анны Карениной». Это одна из редакций.
Но мы видим, что именно на этой рукописи Лев Николаевич предыдущее название «Два брака» зачёркивает, и своим размашистым почерком пишет «Анна Каренина».
И дальше — в углу маленькое, вписывает фразу, с которой он начинает роман: «Все счастливые семьи похожие друг на друга; каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Наверное, самое знаменитое начало произведение в русской литературе точно, но, может быть, и в мировой литературе. Интересно, что оно получилось в этот момент.
И ещё почему мне важно проявлять и показывать такого рода вещи. Потому что у нас долгое время было принято отношение к культуре, к музеям, к великим нашим соотечественникам — смотрите снизу вверх, благоговейте, трепещите.
— Какая глыба!
— Какая глыба, какой человечище. И это не предполагало никаких вопросов, человеческого отношения. Вот великий текст — цените его и трепещите перед ним. Я утрирую чуть-чуть, но тем не менее. Когда вы видите, как автор работал, как у него что-то не получалось. Это очень понятно по-человечески. Он вычёркивает, вписывает, мучает, переставляет. И вы начинаете относиться, видеть в этом великом писателе.
— Работу человека.
— Конечно. Какие-то человеческие черты.
— Это отчасти ещё и удивительно. Известный случай, как на одном листке рукописи написано, как супруга, Софья Андреевна, просила привезти из Москвы перечень покупок обязательных.
— Да-да. Это в рукописном ходе «Войны и мира» есть, как он едет в город. Татьяне платье, маленькой дочке Толстого, такое-то и так далее. Это всё так замечательным образом перемешано. И это же перемешано не только в рукописях. В романе же и много вещей, которые в жизни происходили с Толстым — он переносил на страницы своих произведений.
Это такая кухня писательская, и мне кажется, что это интересно. Современный подход, когда, наверное, лучше прочувствовать что-то, как-то эмоционально подключиться, и найти что-то своё.
Тебе интересно так взаимодействовать с романом, с писателем, со всем, что угодно, чем оказываться в ситуации: «Ты должен это любить и уважать, и чтить. Обязан, давай начинай».
Это не работает, мне кажется, во всяком случае, с современным молодым поколением. Заставить их полюбить — невозможно. Показать им поярче, поинтересней, с использованием новых технологий — тогда Толстой будет не просто стариком с бородой, а что-то интересное.
— Есть версия, почему именно у Льва Николаевича сохранилось такое фантастическое количество рукописей? Несколько десятков, сотен тысяч, да, по-моему?
— Полмиллиона листов, которые хранятся у нас. Я думаю, что это такое стечение обстоятельств. Во-первых, что, всё-таки, у Толстого — относительно других писателей — была более-менее налаженная жизнь. У него был дом, он всю жизнь прожил — родился в Ясной Поляне, похоронен в Ясной Поляне. Он не переезжал так много. У него была огромная семья.
Вся эта семья, прежде всего Софья Андреевна — его жена, его секретарь, его издатель, его помощница, его переписчица — очень беспокоилась об архиве Толстого. Она, как говорили мне старые музейщицы, великая музейщица. Она при жизни Толстого — по том, что он прожил огромную жизнь, он успел застать огромный успех.
Он был невероятно популярной личностью, как бы сейчас сказали — звезда, суперстар. Все понимали масштаб личности Толстого уже при его жизни. Поэтому так сохранилось.
Хотя бывали разные варианты. Кто-то один переписчик Толстого, — всё-таки, тоже ценя его, — пытался расплачиваться в кабаках его рукописями.
— Понимал ценность.
— Да. Потом кто-то случайно в канаву выкинул — нашли какие-то листы. Бывало, что окна заклеивали. Правда, не прямо рукописи.
Есть понятие гранки, когда из типографии приходят (я для аудитории более молодой объясняю), где набирался текст, практически и физически буковка к буковке, и дальше они распечатывают это, чтобы проверить, и это же время, чтобы проверить самые маленькие ошибочки — здесь запятая, здесь опечатка. Лев Николаевич обычно с этими гранками, вместо того, чтобы одну буковку поправить, он всё одним росчерком — вжик, и всё заново пишет.
Ему приходят штрафы от издателей. Вы понимаете, что весь набор надо рассыпать, и всё заново делать. Он платит эти штрафы, неустойки, что мы бы сейчас называли — пропустил дедлайн. Но ему так важно написать то, что он хочет.
Возвращаясь к гранкам — их Софья Андреевна разрезала и заклеивала окна в Ясной Поляне зимой. Очень трогательно.
— Согласен. Меня вот что интересует. Вы говорите в своей лекции, что было несколько редакций книги «Война и мир». И та, которую мы видим в школьной программе, что именно этот текст Лев Николаевич сам в глаза никогда не видел. Не он его таким образом сложил. Это что за история, почему так получается?
— Вы знаете, я не такой хороший специалист по Толстому, как мои коллеги по музею. Есть замечательная исследовательница — Наталья Павловна Великанова, с которой мы делаем этот проект по «Войне и миру». Они все расскажут лучше.
Но, насколько я знаю, это нужно проверить, что в 1869 году, почти 150 лет назад, выходит роман в шести томах, — Толстой делит его таким образом, — где есть привычные нам французские куски. Начинается роман с французского текста, никакого перевода не было, это было нормально для читателя — читать по-французски. И есть те философские фрагменты, которые тоже мы знаем. Дальше Толстого во многом критикуют за то, что с одной стороны, он пишет по-французски — не все читают, за эти длинноты, которые есть в философских отступлениях.
И через 5 лет, по-моему, в 72-ом году выходит облегчённая, я бы сказала, версия «Войны и мира», где Толстой сам переводит французский на русский, философские все куски отправляет в конец в виде дополнительной статьи.
— Облегчённая, им самим же сделанная?
— Да.
— Это важно.
— Софья Андреевна была редактором, но понятно, что Толстой принимал участие.
Мы сейчас, в каком-то смысле, читаем компилированный вариант — 4 тома, но с французскими кусками, и так далее. Того текста, который мы сейчас читаем — это не 1 издание, не 2 издание, не последнее прижизненное издание. Я не говорю, что этот текст чем-то нехорош. Но это интересно, любопытно.
Когда я себе представила, что прошло 150 лет — это классика из классик, а всё равно есть загадки. Всё равно есть, что можно представить себе другой текст «Войны и мира». Что-то цензоры выкинули, что может появиться.
Учёные считают, что процесс не то чтобы бесконечный, но можно сделать ещё эти открытия. И тем интересней залезать в черновики Толстого.
— Теперь я хочу вернуться к вашему «Текстографу». Может такое случиться, что этот продукт разовьётся до того, что его пользователь — кто угодно — сможет сам компилировать текст Толстого, создать свою версию «Войны и мира»? Хорошо это будет или нет?
— Наверное, может. Но мы бы хотели представить роман в таком виде. Тот текст, который мы знаем по школьной программе. Дальше вы тыкаете на любой кусок текста — благо, у нас всё есть. И смотрите, а как этот текст в других вариантах, как он стал таим, как стал, его предыдущие его версии, черновики предыдущих редакций.
С другой стороны, вы смотрите конкретно на рукопись — а точно там написано «если б я был не я» — знаменитый монолог Пьера? Да, точно написано.
Толстой очень долго мучился над этим текстом. Потом, когда пришли эти самые гранки, так всё перечеркнул — и на едином дыхании написал монолог Пьера в конце второго тома.
Мы бы хотели предъявить читателю весь массив данных. Может быть, попросить тоже помощи читателя, потому что не так легко с этим разбираться, имею в виду — волонтёрам. Но, конечно, будут исследователи, люди, которые умеют это делать, понимают, профессиональные филологи, которые покажут эту последовательность.
Так же и сейчас можете читать куски, которые вы хотите. В любом, не то, что в любой последовательности...
— Если создадите компьютерную игру, когда можно сделать версию, когда роман «Анна Каренина» будет называться «Два брака», допустим, и совсем другая фамилия у героев. Очень увлекательная игра.
— Конечно, вы можете такую пред-«Анну Каренину» прочесть. «Тата Ставрович», «Алексей Удашев», и так далее, и так далее. Был ещё вариант — «Молодец-баба» название. Вот это совсем хороший.
— «Текстограф» — это очень полезная вещь для исследователя, вне всякого сомнения, в нём удобно работать с такими текстами. Мы понимаем, что у него есть музейная ценность, и это вдохнёт новую жизнь в литературные музеи писательского быта. И, наверное, уроки литературы это может сильно оживить. Вы об этом думаете, ставите перед собой такие цели?
— Ну, мы просто создаём инструмент, который позволяет чуть глубже проникнуть в текст, и с другой стороны — придумываем способы визуализации, как это показать. Скажем, мы можем сделать анимацию, как Толстой — не важно, Пушкин, кто хотите — писал это. Замечательный был мультфильм, вернее, правильней сказать, анимационный фильм Кржановского в 60-е годы о рукописях Пушкина. Но там это всё делалось, как делается анимация — руками.
А мы стараемся это более автоматизировать, чтобы быстрее уже в современном мире. Как это писалось, как возникает эта магия. Потому что все эти удивительные бумаги просто очень красивые. Видна эта вдохновенная работа. Они действительно заряжены каким-то вдохновением, это очень чувствуется, это исходит от этих бумаг.Мы придумываем способы: анимация, визуализация и прочее, и прочее.
С другой стороны, это другой способ навигации. Мы постараемся 5 тысяч листов, что называется — рукописный фонд, черновики «Войны и мира», — мы их представим в системе, чтобы показать в виде инфографики просто, как бы карты текста, чтобы показать. Смотрите — это было написано легко, а у этого есть 15 вариантов начала (есть такая гипотеза), а эта линия вообще ушла, а в первой версии князь Андрей остался жив.
И, может быть, кому-то будет интересно как раз тот роман, где князь Андрей остался жив, и никому не нужно плакать после того, что случилось в Ярославле.
— Может быть, я рискую, допуская, что вы не очень любите вопросы о большой великой семье, частью которой являюсь, и всё равно задам.
Вы чувствуете, работая в государственном музее Льва Николаевича Толстого, особенную связь с этим великим писателем? Или такое же отношение, как у всех — глыба, великий писатель, а всё-таки, хоть и пра-пра, а всё же дедушка?
— Очень хороший вопрос, спасибо вам. Совсем он меня не смущает, наоборот интересный. Интересно было бы поговорить с моими родственниками, которые живут не в России. Вы знаете, у них отношение к Толстому человеческое, как к дедушке. Мне, конечно, трудно так относиться. Во-первых, потому что это человек — из ряда вон выходящий, такого масштаба, с которым трудно сопоставить себя по-человечески. А во-вторых, конечно, я, так же, как и мы все, сидела на уроках литературы под его портретом, и эта глыба...
— Знаменитая ленинская фраза.
— Конечно. Хотя, чем больше я как-то читаю о нём, узнаю, тем больше, может быть, родственных чувств испытываю. Конечно, много людей из нашей семьи работало в музее. Это очень интересно и ответственно, потому что моя ответственность в этом отношении — не столько перед Львом Николаевичем.
Но я вижу, сколько сделала для того, чтобы наследие Толстого сохранилось, Софья Андреевна Толстая, сколько сделали её дети. Её дочери — Александра и Татьяна. Сколько сделала внучка Толстого — Софья Андреевна младшая, последняя жена Есенина, Софья Андреевна Толстая-Есенина. Потом, я вижу, как мой дед, его брат и ещё следующие поколения Толстых как-то в этом были вовлечены. Как мой троюродный брат — Владимир Ильич Толстой за 20 лет преобразил, будучи директором музея в усадьбе Ясная Поляна. Преобразил её и для семьи, и для посетителей. Надеюсь, какую-то роль великого места Ясной Поляны, как-то изменил.
Это ответственность семейная — что если уж занимаешься Толстым, то давай — сделай что-то существенное.
И ещё, знаете, такое важное чувство. Они в таких чудовищных, тяжелейших условиях это делали. Имею в виду наших предшественников. Важно, чтобы не создалось впечатление, что только потомки Толстого занимались его наследием. Совсем нет — очень многие люди.
Я просто вспоминала из семьи. Как они в 18-м году, в нетопленном Румянцевском музее — сейчас Ленинская библиотека, главная библиотека страны — в пальто разбирали его рукописи, чтобы начать публикацию. Как во время войны спасали музей, и был отправлен поезд в Томск, в эвакуации было наследие Толстого. Как трудно было всё это издавать, сохранять, показывать и так далее.
А мы сейчас с компьютерами, со сканерами, с государственным финансированием, с дальними экспозиционными возможностями. На телевидении, пожалуйста, можем рассказывать. Что мы сделаем, что наше поколение внесёт в это? Это ответственная вещь, которая заставляет придумывать что-то новое и стараться.
