Сегодня в рубрике «Разговор» — восьмикратный чемпион России по тяжелой атлетике, победитель международных турниров по силовому экстриму один из самых сильных людей России и мира Михаил Кокляев. Почему он боится быть одиноким и почему не любит красивую жизнь? Первая часть разговора с легендарным атлетом.
— Вы же, Михаил, два года не выступали?
— Да.
— Почему?
— Я просто отдыхал. Я очень долгое время прибывал в состоянии постоянной какой-то подготовки. И тут получилось так, что остановился оглядеться, и огляделся, и понял, что есть спорт, а есть жизнь. И с точки зрения жизни у меня пока конкретных планов нет, только планы, как у спортсмена, цели спортивные. Поэтому посмотрел, много людей новых появилось, много людей старых ушло. И я уже понимал, что эти люди со мной не потому, какой я, а, потому что, кто я.
То есть, как говорил Майк Тайсон: «Пока ты велико богат у тебя много друзей. А, как только это кончается, сразу же у тебя одни враги остаются». Как-то так. Не стопроцентное цитирование, но где-то примерно так. Нет, не страдаю, не страдаю ни вниманием, ни внимание к себе, то есть мне всегда хватает вокруг людей, которые поддержат, с которыми интересно, весело.
Вот в соседней комнате сидит мой друг и товарищ Сергей Суров. Золотой человечище, которых... которых мало осталось, по крайней мере, вокруг меня, которые так же, как я считают, что кофе - это бесполезный напиток. И я понял, что это свой человек вообще, в доску.
— Чем занимались всё это время?
— Чем занимался? Ну, чем я занимался? Вот отделял зерна от плевел. Дурака валял. Знаешь, как барон Мюнхгаузен, понимаешь. Валял дурака и всё. И смотрел, как на это валяние дурака окружающие смотрят.
И очень интересно очень наблюдать, когда у тебя. Я не стратег, не тактик я никогда не делаю каких-то многоходовок. Я делаю всё просто с детства. Если я сижу в песочнице один, если появляется рядом... появлялись раньше... рядом дети, которые играли рядом со мной и потом какой-нибудь мальчик, который считает, что он прав, начинал лезть в мою игру, я просто вставал из этой песочницы, и уходил. И то же самое происходит до сих пор. Поэтому эти два года было такое – переоценка ценностей. И я понял, что для меня дружба - это великая ценность.
Дружба. А спорт это еще раз говорю, спорт всё, что можно было, всё, что я хотел сделать я уже, ну, я уже сделал и большее я не смогу сделать, потому что реально физически не могу. Травма, которую я получил в Китае в 2013-м году, она уже с большими килограммами никак не совместима. Единственное которое упражнение... есть у меня такой стишок. Нет, он матершинный, не буду. Короче, мне только осталась становая тяга из всего, что я могу. Вот сейчас еще, если со спиной что-то случится, уже тогда всё, тогда придется в шахматы играть.
— За эти два года вы думали о том, легко ли найти место в жизни после спорта?
— Да. Я думал об этом часто. И я пришел к такому выводу, что все эти обещания, которые я дал своим болельщикам, и, которыми воспользовались мои хэйтеры, говоря: «Ну, ты же обещал побить рекорд становой тяги. Ты обещал там выйти и показать людям свой пресс 8-кубовый, а ты до сих пор этого не делаешь» — они этим заколебывают потихонечку.
Это я тому, что я, если бы у меня не было этих обязательств, в принципе, я уже бы себя нашел. Потому что помимо того, что Господь дал мне талант сделать из себя штангиста хорошего, хорошего штангиста, которому не дано было быть штангистом.
У меня еще есть такое качество — коммуникабельность. Любовь к людям и доверие к людям. Поэтому вот это доверие мне дает уверенность в том, что я смогу себя найти сто процентов. Вот эта вот уверенность в себе и коммуникабельность — они... и не любовь, не то, что не любовь и не презрение, а отношение к понятию о «лакшери».
То есть я не стремлюсь к этой красивой жизни, поэтому мне сейчас будет легче, нежели тем людям, которые себя возвысили. Это неплохо. Пускай себе ставят люди, хоть какие-то планки. Хочет он жить на Монако и поднимать штангу там, и быть красивым, могучим, пахучим, следить за новыми веяниями в моде, и постоянно менять, грубо говоря, рестайлинговые машины новые покупать — это его разговор.
Я не просто, я не то, что не могу, я просто не хочу. Я с детства этого не хотел, поэтому и не могу. Просто нет у меня такого пристрастия, поэтому оказаться на улице я не боюсь. Я просто больше всего боюсь быть одиноким, вот и всё.
— Это прям страх?
— Есть одиночество, а есть один. Один. Человек, который решает сам за себя, он решает сам за себя — значит, один за себя решает. А есть одинокие люди еще, когда вообще вокруг никого нет. Да, это страх, не фобия. Но я себя не представляю без семьи, например, и без друзей.
— Вы сказали о том, что какие-то друзья от вас ушли, как только вы перестали выступать. Это как произошло, чисто механически? Вы перестали выступать, и они стали меньше с вами общаться?
— Они не стали меньше общаться, они увидели, что у меня всё не стабильно. И увидели, что, в принципе... вот и всё. Всё, что надо, от тебя получили, больше ты нам ничего не можешь дать.
Все, кто сейчас это видео видит, мои друзья, они знают, что со мной, они знают, что я с ними, потому что мы постоянно поддерживаем отношения. Все те люди, которые не общаются — они знают, они знают о себе и обо мне, и о наших отношениях на сегодняшний день. Когда что-то было нужно, были рядом. Когда...
И притом это очень... Два года — это не такое большое время. Я могу и четыре. У меня стишок есть: «Как далеко Сидней», — ну, Олимпийские игры, — «зато близка Олимпиада, четыре год срок, но только не для нас — для тех, кому попасть на игры эти надо, а не попал туда, и понял только сейчас». То есть четыре года для меня не срок.
Я, как олимпиец, как выходец из олимпийского вида спорта, я жизнь еще до сих пор считаю циклами четырехгодичными. А у нас, к сожалению, особенно молодежь она не может там месяца подождать. Они не могут подождать полгода. А уже через год они начинают говорить: «Он не вернется в спорт», а через два года говорят: «Да всё, ему конец, как спортсмену». Понимаешь. То есть. И вот такие были рядом люди, которые просто не могли подождать. Ну, и хорошо, что они ушли.
— Вы как оцениваете свою карьеру? В душе какая-нибудь заноза сидит по поводу того, что не удалось сделать?
Нет. Чем старше я становлюсь, чем больше вижу в молодежи минусов, вот этой заносчивости, и вот этой гормональной пассионарности, на 50-60% бессмысленные, вот этого кичения, вот этой амбициозности, вот этой... Я понимаю, что сегодня ты взрослый человек. Я вспоминаю всё, что я делал, я понимаю, что это была просто молодость, это были просто ошибки молодости. И в этом виноват я.
Если я был сегодня главным тренером сборной России, если бы я был, с первого сбора бы выгонял за свое поведение. А меня люди терпели. Терпели, держали. Потом всё равно как-то получилось так, что, ну, не выступал я там, где я хотел выступать. И, поэтому свою карьеру оцениваю, как свою жизнь.
Ну вот такой я. Таким меня мама с папой сделали, как говорится, по воле божьей. И общество воспитало. Но часть я сам себя воспитал где-то. У каждого человека же есть на всё свой взгляд. Да? Поэтому сегодня я могу сказать единственное у меня две вещи. Сам себя не похвалишь, никто тебя не похвалит.
И когда мне говорят: «Вот ты не сделал это, ты не сделал другое» — ну, ты в моих сапогах походи, выиграй восемь чемпионатов России по тяжелой атлетике. Никто за историю новой России не выиграл восемь чемпионатов по тяжелой атлетике. Сделай рывок 210, сделай толчок 250. Тебя убирают из сборной, за три недели до олимпийских игр тебя посылают домой. Что ты будешь делать? Многие спортсмены после этого, что делали? Кто-то останавливался, кто-то пытался возвратиться в спорт. Возвращались, наступали на те же грабли. Потом дальше всё равно они останавливались.
А я не постеснялся, я пошел поднимать, кантовать покрышки, носить большие газовые баллоны, поднимать камни, буксировать автобусы для того, чтобы просто содержать семью. А оно вышло во как. Турчинский, Шварценеггер.
— Неплохо вышло.
— Разве можно сказать, что это была неудачная карьера?
